⠀⠀⠀В 2016 году в Издательстве Ивана Лимбаха вышел перевод романа знаменитого итальянского писателя, журналиста и эссеиста Клаудио Магриса «Дунай» – путешествие сквозь века истории и культуры дунайских стран. К запуску «Сверхнового Карфагена» мы немного поговорили с переводчицей книги Анной Ямпольской об уроках Миттель-Европы, связи вечных и локальных сюжетов, и о реке, которая течёт сквозь собственную историю и мифологию.
Сверхновый Карфаген: Анна, здравствуйте! Мы начнём с цитаты Новалиса: «Любой ландшафт – идеальное тело для выражения определённого строя мысли». Дунай, кажется, стал для Магриса идеальным телом для выражения тоски, меланхолии и ностальгии (например, жалости к «оставшимся на берегах сиротам» великой истории). Выражение подобных чувств, кажется, одна из заслуг медленного и насыщенного языка Клаудио Магриса. Есть ли различия при чтении итальянского и русского текста «Дуная»? Сталкивались ли вы с какими-то особенными трудностями при переводе книги, и если да, то с какими?
Анна Ямпольская: Моя задача как переводчика заключалась в том, чтобы различий при чтении итальянского и русского текста книги оказалось как можно меньше. Насколько это удалось, учитывая, что мы говорим о текстах, написанных все же на разных языках и для разных читательских аудиторий, – не мне судить. Читавшие книгу по-русски говорили мне, что у них возникало ощущение потока, который несет тебя то быстрее, то медленнее… Если это так, моя цель хотя бы отчасти достигнута.
Переводить «Дунай» было нелегко. Пока я читала книгу, меня не покидало ощущение, что Магрис думает не по-итальянски, а по-немецки… Не только выбор тем, персонажей, сюжетов – построение фраз, сам ход мысли не характерны для итальянской прозы. Хотя, возможно, я ошибаюсь. Что же до тональности текста, нередко она, действительно, ностальгическая и печальная, однако большое достоинство книги в том, что в ней гармонично сочетаются минор и мажор. Мне очень нравятся юмористические зарисовки – Магрис создает целую галерею чудаковатых персонажей, или забавные отрывки, где он с нежностью рассказывает о друзьях, с которыми совершает свое необыкновенное путешествие. В «Дунае» звучит много голосов, много мелодий, они складываются в то, что можно назвать музыкой истории, ход которой напоминает течение полноводной реки.
Трудности иного рода обусловлены обилием фактической информации. Книга Магриса – своего рода энциклопедия, текст насыщен сведениями, восходящими к самым разным источникам. При этом автор категорически запретил снабжать книгу комментариями – их нет и в итальянском издании, что, безусловно, затруднило мою работу. По мнению Магриса, комментарии исказили бы природу текста, превратив художественное произведение в научный труд. Поэтому я тоже ограничилась минимумом сносок, вызвав гнев некоторых читателей (что, впрочем, было вполне ожидаемо).
Поскольку я не германист и не специалист по другим странам, которым в книге посвящены отдельные главы, я согласилась на перевод, рассчитывая на помощь научного редактора. Однако издатель попросил переводчиков с разных языков прочитать соответствующие разделы и проверить все сведения – топонимы, названия исторических событий, имена исторический персонажей и т.п. Все полученные советы были учтены, несмотря на это, в книге осталось немало досадных ошибок. Поэтому уже после ее выхода я заново отредактировала текст, тщательно все перепроверив. Очень надеюсь, что книга со всеми исправлениями увидит свет.
С.К.: Перевод — это нарративная рамка, лежащая между двумя мирами. Какие вещи «удалось сделать» для русского языка, если мы рассмотрим русский язык как некую приемлющую субстанцию?
А.Я.: С моей стороны было бы дерзостью заявлять, что я сделала нечто для русского языка. Мне так не кажется: на русском существует богатая и разнообразная интеллектуальная художественная проза.
Надеюсь, что мне удалось сохранить текст объемным: в нем масса полутонов, многое читается между строк. Убеждена, что знакомство с «Дунаем» по-настоящему обогащает: автор не только щедро делится знаниями, но и учит иначе видеть события и персонажей, по сути, учит думать иначе.
С.К.: Как вы считаете, может ли быть у российской (и, шире – у восточнославянской) литературы свой «Дунай»? Как могла бы выглядеть книга, написанная в манере Магриса, но на русском языке – и как бы она называлась («Волга»?). Можно ли написать подобную книгу, двигаясь по любой из великих рек, или судьба Дуная уникальна?
А.Я.: На вопрос об уникальности Дуная лучше ответит историк. Полагаю, вполне можно написать книгу «Волга», как написать похожую книгу, например, под названием «Нил»… Кстати, вовсе не обязательно ограничиваться реками. Осью, вокруг которой выстроено повествование, могут быть горы или дороги. Например, есть прекрасная детская книжка Александры Литвиной и Анны Десницкой «Транссиб», читатель которой совершает путешествие по нашей стране от Москвы до Владивостока.
С.К.: Чему мы можем научиться, читая «Дунай» сегодня? Какие новые смыслы, по-вашему, открываются в книге Магриса теперь, на фоне трагических военных действий в Украине, когда мирное сосуществование народов и культур вновь подвергается опасности?
А.Я.: Размышления Магриса об истории коренным образом отличаются от ее привычного нам схематичного изложения. В учебниках история нередко показана как бесконечная череда войн, все остальное – устройство общества, верования, традиции, обычаи, все, что относится в культуре и жизни людей, оказывается чем-то второстепенным, заполняет паузы между главным – политической борьбой и связанными с ней военными действиями. Магрис же рассказывает о войнах как бы между делом: его куда больше занимают уроки истории – например, когда он рассуждает о столкновении и сосуществовании в Европе христианского и исламского мира или о пограничных территориях, жители которых не могут и не считают нужным однозначно определять собственную национальную идентичность (вспомним такого колоритного персонажа, как Баба Анка). Конечно, в книге упоминаются сражения и полководцы, но для Магриса не они главные герои истории, хотя он, безусловно, ценит воинскую доблесть. Повествуя о гитлеровской Германии, к которой Магрис относится однозначно негативно, он тоже, прежде всего, описывает людей, а не события, размышляет о природе добра и зла – вспомним главки о брате и сестре Шолль, «голыми руками» боровшимися против Третьего рейха, или рассказ о фельдмаршале Роммеле, участнике неудавшегося покушения на Гитлера.
Мысль о том, что мирное сосуществование разных народов, соединение и сплавление различных элементов – залог благополучной, счастливой жизни, проходит через всю книгу. Речь, прежде всего, идет о пространстве Миттель-Европы, где объединяющую и главенствующую роль играет германский элемент. Проводя исторические аналогии, Магрис также упоминает Римскую империю и многонациональную Югославию – сегодня, зная о распаде этой страны, смотришь на нарисованную писателем идиллическую картину с горькой улыбкой. В то же время Магрис подчеркивает, что не только народы, но и каждый человек – результат смешения разных традицией и культур. Он рассуждает об этом в самом начале книги, в главке «Noteentiendo», и затем неоднократно возвращается к образу плавильного котла, тигля.
Книга Магриса вышла в 1986 году, но сегодня она звучит удивительно современно. Например, его рассуждения о Хайдеггере и о Селине или слова, сказанные о Карле I – последнем из Габсбургов, правившем Австро-Венгрией: «Чтобы положить конец войне… требуется не меньшая смелость, чем для того, чтобы ее развязать».
С.К.: Как вы считаете, есть ли в современной восточноевропейской литературе книги, подобные «Дунаю»? Если да, то какие? Если нет, то почему?
А.Я.: Затрудняюсь ответить, я специалист по итальянской литературе, восточноеропейскую литературу знаю, к сожалению, плохо… Похожих итальянских книг я не знаю.
С.К.: Некоторые рецензии в Сети не без раздражения пеняют на излишнюю германофилию Магриса: смесь культур и наций в «котле народов», кажется, замешивается автором «Дуная» на исключительно немецком духе, и «две трети тома занимает немецкоговорящий Дунай». Справедливы ли, по-вашему, эти предположения? Как вам кажется, каким придунайским местам Клаудио Магрис уделяет больше всего внимания – и почему?
А.Я.: Достаточно взглянуть на оглавление книги, чтобы убедиться – половина ее посвящена немецкоязычному миру. Но даже в главах, рассказывающих о Словакии, Венгрии, Болгарии, Румынии, Магрис постоянно подчеркивает присутствие германского элемента. Прежде всего, это обусловлено задачей книги – не описать реку Дунай как таковую, не создать туристический путеводитель или научный труд, а создать художественное повествование о цивилизации Миттель-Европы, цельность и единство которой обеспечивал тот самый германский элемент.
Кроме того, не стоит забывать, что Клаудио Магрис – не только отличный писатель, но и выдающийся ученый-германист. В германском мире он чувствует себя как рыба в воде, это его естественная среда, как для итальяниста естественно обнаруживать повсюду итальянский след. На мой взгляд, здесь нет нарочитости, Магрис пишет о том, что хорошо знает, о том, чем он живет. Согласна, что Болгария или Румыния представлены по сравнению с Австрией более кратко, бегло, но, повторяю, это не противоречит замыслу автора.
С.К.: Одну из глав книги Магрис заканчивает такой фразой: «Возможно, копируя собственные закорючки, они окончательно лишили бы смысла слова, повторённые бесчисленное множество раз, чтобы забыть их и расстаться с самомнением, чтобы стать Никем». Речь в цитате идёт о повторении собственного имени. Как вам кажется, не поступает ли Магрис с Дунаем похожим образом: указывая на него, множество раз повторяя его имя – и даже называя саму книгу Дунаем – не превращает ли он Дунай в Ничто, в не-место или в абстрактное пространство, где разворачиваются сюжеты истории?
А.Я.: Полагаю, отчасти Вы правы, хотя дунайское пространство все-таки не оказывается совершенно абстрактным. Дело в том, что сами сюжеты и их герои тесно связаны с местной почвой. Например, забавные исторические персонажи вроде «архивариуса оскорблений» или любителя «лечебной ходьбы», очевидно, принадлежат германскому миру, мне трудно вообразить, чтобы некоторые рассказанные Магрисом истории (см., например, прелестную главку про венское кладбище) произошли в Италии или в России.
В целом же, безусловно, Магриса интересуют вечные сюжеты – например, в главке «В музее криминалистики» он анализирует отношения мучителя и жертвы, безропотно терпящей насилие, и задается вопросом, как покончить с подобным положением вещей. Или такая тема, как отношения мужчин и женщин в мире литературы и искусства, – на примере Зулейки и Гете, Марилуизы Фляйссер и Брехта.
С.К.: По словам Иосифа Бродского, «вкус к метафизике отличает произведение искусства от простой беллетристики». И, кажется, к метафизике у Магриса есть не только вкус, но и стремление. Например, к разрешению вопроса истока – буквально метафизического вопроса о начале начал, а в книге – о начале начал культуры Миттель-Европы. По сути, в «Дунае» практически ни слова о том, как использовали реку: ни о судоходстве, ни о военных действиях на её водах. Река приобретает черты метафизические: течёт сквозь историю, сквозь миф. Как вам кажется, можно ли говорить, что такой «метафизический Дунай» важнее для автора, чем реальный?
А.Я.: Безусловно, «физический» Дунай не является в книге главным, хотя Магрис описывает цвет его вод, живущих на его берегах птиц, упоминает о ходивших по Дунаю судах… Река – стержень мира, который воссоздает у нас на глазах писатель. Что же до метафизического взгляда, полагаю, он тоже может объясняться близким знакомством Магриса с немецкой культурой: эта культура, философия, сам немецкий язык дают ему необходимые инструменты для подобного анализа, подталкивают не ограничиваться конкретными фактами, а находить в них проявление некоего общего закона. Поэтому, кстати, книга может быть интересна и тем, кто никогда не бывал на Дунае и почти не знает дорогую Магрису Миттель-Европу. Автор обращается к универсальным сюжетам и нередко протягивает читателю руку помощи, размышляя вслух, завершая поучительную историю «моралью» или показывая пример для подражания – например, Йозефа Гайдна, который преодолевал жизненные невзгоды, твердо веря в свою счастливую звезду.
И, конечно, Дунай у Магриса – метафора человеческой жизни. Жизни, которая из робкого ручейка с годами вырастает до могучей реки. Чтобы убедиться в этом, достаточно перечитать последние строки: «Неужели это все? Посмотрев три тысячи километров кинопленки, ты встаешь и выходишь из зала поискать продавца попкорна и, сам не зная как, ненароком, через задний выход, оказываешься на улице. Почти никого, все ушли домой, уже поздно, порт опустел. Вода канала неспешно, спокойно, уверенно втекает в море, кажется, будто не канал […], а само течение реки раскрывает руки и бросается в объятия вод и океанов всего земного шара, навстречу обитающим в их глубинах существам. Господи, сделай так, чтобы моя смерть, – просил в одном из стихотворений Бьяджо Марин, – была похожа на то, как река впадает в широкое море».
Помощь с подготовкой вопросов к беседе – Настя Кукушкина
Выпускающий редактор – Михаил Бордуновский