⠀⠀Фрагмент из записных книжек Филиппа Жакоте «Самосев». 1966 год
⠀⠀
⠀⠀
⠀⠀ФЕВРАЛЬ
⠀⠀
⠀⠀Ветерок не колышет даже дыма. Цветет миндаль.
⠀⠀
⠀⠀
⠀⠀МАРТ
⠀⠀
⠀⠀Небольшое розовое персиковое дерево, в отдалении, на углу светлого зеленого луга. Ничто лучше, чем оно, не указывает, ктó копает глубже нас.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Сияние, которое обретают некоторые заметки Жубера1, Сенанкура2 (у последнего среди вороха слишком разбавленных размышлений и сетований).
⠀⠀Жубер: «этот шар – капля воды; мир – капля воздуха. Мрамор – сгущенный воздух». «Только воды, сходящие с небес, могут существовать в каплях и сиять подобно розам». «Наша жизнь – вытканный ветер».
⠀⠀И прекрасный пассаж, где Оберман склоняется над цветами: «Если бы цветы были только прекрасны для наших глаз, они очаровывали бы уже этим одним; но подчас их запах, как благоприятное условие существования, как внезапный зов, влечет за собой возвращение к самым потаенным глубинам жизни…»3. В течение всех этих лет едва ли я думал о чем другом, как о таком возвращении по зову вещей, которые и мне всегда казались «только прекрасными».
⠀⠀В В., после того, как я сказал о своей мечте привести к согласию в стихах самое лучшее с самым худшим, остроумный профессор Б. сказал, что считает такую мечту неисполнимой в наше время. Стихам он предпочитает то, что было прочитано мною из «Темноты»4. Что же до меня самого, я все больше слышу в словах фальшь, которая меня парализует. А я желал бы такой нищеты, которая бы их обнажала. Но это лишь пожелание. Я ни природно-груб, ни прост.
⠀⠀
⠀⠀
⠀⠀АПРЕЛЬ
⠀⠀
⠀⠀Бессонница: ужас при мысли о нескольких судьбах, которые разворачивались совсем рядом со мной с самого моего детства, которые сначала казались почти героическими, во всяком случае, блестящими, а кончили, без помощи болезней, полным провалом. Люди, столь уверенные в себе, которые были столь полны гордости пустыми почестями и так плачевно пали. После чего, поднявшись глубокой ранью, я принимаю на лицо чистую воду света, и вот весь этот мрак омыт.
⠀⠀
⠀⠀
⠀⠀МАЙ
⠀⠀
⠀⠀Поле эспарцета, не в самом деле розовое, но цвета почти земляного, цвета почти затухших углей. Соловьи повсюду в кустах.
⠀⠀Венок из белых роз. Поредевшие, ломкие волосы тяжко больного старика – вот что в этом году приходит мне на мысль при виде большого розового куста. Сейчас я еще вспоминаю короля Лира в грозу. У него нет больше сил; малейший запах для него пытка, тогда как он был наименее изнеженным из всех людей.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Текст Борхеса из «Обсуждения», датированный 1930 годом, «Суеверная этика читателя», развивает вот какую тему, неожиданную у этого тонкого мастера стиля: «Лучшая страница, страница, в которой нельзя изменить ни одного слова без ущерба, – из всех самая шаткая»5. Борхес предвидит время (не пришло ли оно, в самом деле?), когда литература будет «вынашивать собственный конец», становясь немой. Он противопоставляет Сервантеса Гонгоре.
⠀⠀Когда я прочел ту часть «Малерба»6, где Понж, не моргнув глазом, отдает Малербу и Гонгоре первенство перед Сервантесом и Шекспиром, у меня было аналогичное впечатление.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Высокие травы однажды вечером, после долгих часов дождя. Сады, буйно заросшие сорной зеленью, с изгородями, уже клонящимися к земле. Мы чувствуем себя более закрытыми – под тучами, в парах тумана, деревья кажутся больше размерами или гуще. Ручей, мутный от грязи, бежит вдоль парка, куда можно пройти по ржавому железному мостику.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Запах цветов: вдохнуть аромат ириса или розы – вот единственное, что немедленно, неудержимо уносит меня в детство; но не так, как если бы я вспомнил какой-то из моментов детства, а как будто меня во мгновение ока туда переселили. Так странно, что присутствие уже далекого времени соединяется с самым слабым, самым незримым – с дыханием столь кратковечных существ.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Я начинаю лучше понимать движение гор: одновременно медленный подъем и сосредоточение. Но, если я скажу: «гора», передо мной сам предмет, а под ним – осознаваемая или нет – идея. Тогда как слово «подъем», абстрагируя, лишает идею жизни, а следовательно, и полноты правды. Возможно, здесь и кроется грех так называемой абстрактной живописи: в желании выставить напоказ то, что другая живопись скромно, подчас даже бессознательно, скрывала.
⠀⠀Скажут на это, что сегодня уже невозможно притворяться невинным; что надо работать (рисовать, писать) со знанием всего, чем нагружен наш разум. Но мы, что бы мы ни делали, остаемся всё такими же невеждами. Это и говорит Унгаретти в тексте, посвященном Мишо7.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Исключительная робость, или, во всяком случае, тревожный нрав птиц. Такие недотроги!
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Зачем пьем мы каждое утро эту воду света?
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Прогулка долгим вечером. Высокие травы под густолиственными деревьями. Древность камней. Колодцы и источники, похожие на старинные надгробия или алтари, подчас в тени миндаля – и старинные надгробия или памятники, похожие на источники.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Связь между душой и понятием о безобразном. Любовный акт у растений, у насекомых. Он начинает вызывать стыдливое чувство (для стороннего взгляда), только когда речь идет о высших животных. То же и болезни, раны и т.д. Итак, к простым вещам мы идем с мечтою о невинности, словно за крещением.
⠀⠀Какое место отведем «низкому»? Плата за некое высшее состояние? К чему приходим мы через раны? Рана глаз.
⠀⠀Каждое утро я заново крещусь светом.
⠀⠀Пучки мелиссы. Словно живу в какой-то греческой деревне.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Тень от деревьев на распустившихся цветах.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Эта тень скорби стоит за мной сейчас, когда я пишу, показывая мне слишком разжиженными не только все написанные мной стихи, но почти всякую мою фразу. Потому что никакое слово не есть страдание; напротив, оно остается отрешенным, незатронутым.
⠀⠀Раненый свет, который представляется мне перед кёльнским Рембрандтом8, – не это ли Христос? Верить в некоего бога, нетронутого страданием, было уже невозможно, он больше не удовлетворял. Но бог, видимый человеку только ранами? Вот и я, в свой черед, обнаруживаю себя между вечно юными греческими богами и богом распятым, между богами молодости и богами, которым было суждено прийти, когда человечество почувствует себя старым и больным. Я меняюсь гораздо меньше, чем мне порой случалось думать, и вот будто опять, как давным-давно, стою со свечой у постели старой госпожи Г. в ее большой комнате с запертыми ставнями. И говорю всегда то же; но хоть бы оно становилось всё более правдиво!..
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Птицы, питающиеся стихами. Способные летать оттого, что поклевали земли.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Все, что отсылает нас в здешних пейзажах к древнему, первичному, и придает им нечто величественное, сравнительно с другими, где таких образов (подчас это простые иллюзии, но полные значения) нет или их меньше. Прежде всего, это видавший виды, весь покрытый пятнами лишайников, камень, схожий cо шкурой или, если искать растительных сравнений, с корой: каменные изгороди, в основном уже ненужные, в лесу; колодцы; заросшие плющом и заброшенные дома. На нынешнем этапе истории, когда человек дальше от первозданного, чем когда-либо прежде, такие пейзажи, где памятник человеческого труда едва отличим от скалы или почвы, трогают нас до глубины души, поддерживают в нас мечту о каком-то возвращении назад, к которой чутки столь многие, устрашенные тем странным будущим, что вырисовывается перед нами. Нам кажется, что не столь уж велико различие между Алисканом9 и древними карьерами в Сен-Реститю10, напоминающими Форум11. Через эти колодцы и подземные каналы, прорытые, возможно, римлянами (но так же возможно, что гораздо позднее, да это и не так важно), мы чувствуем себя приобщенными к некой языческой тайне. Это всего лишь игра? Или бегство? Кажется, всюду еще есть затерянные стелы, следы храмов. Что все это означает, в чем смысл этого, в чем урок для нас? Нам нередко встречаются какие-то места, мы проходим по местам, тогда как где-то их нет. Что такое место? Некая середина, соотнесенная с целым. Это не просто какой-то отдельный, затерянный, неиспользуемый участок земли. Здесь некогда ставили алтари, священные камни. Свидетельство тому – Долина Нимф12. В местах происходит сообщение между мирами, между верхом и низом; и поскольку они – центр, мы не чувствуем надобности уходить из них: здесь царит покой, сосредоточенность. Наша церковь – может быть, вот этот брошенный загон с развалившимися стенами, где безмолвно растут дубы и проскочит порой дикий кролик, куропатка. В другие мы опасаемся входить, по причине интеллектуальных схем, которые ставят они между божественным и нами. Разумеется, это не решение чего бы то ни было.
⠀⠀Кажется, в мире, унизанном такими местами, мы могли бы еще согласиться рискнуть жизнью и пасть. Эти места помогают нам; не зря все больше и больше тех, кто ищет их, часто даже не зная, зачем. Они не могут больше оставаться чужими в их пространстве. Только там они вновь начинают дышать полной грудью, верить в возможность какой-то жизни. Каким-то образом мы обогатились их дарами, и сделали свое существование менее ложным, чем у многих других. Но это включает и удивительное удаление от всех нынешних суетных хлопот, и от некоторых опасностей. Признаем же наши преимущества.
⠀⠀Невинность и культура: лучшее в культуре всегда сохраняет отблеск первой невинности, а не противостоит ей. И наши любимые произведения тоже связаны с «местами», даже если они какого-то другого порядка, и т. д. Вот единственная культура – та, которая сохраняет и передает невинное, природное. Остальное должно называться иначе.
⠀⠀В нашем молчании вызревает благо; в нашей отчужденности мужает воля разбить эту отчужденность.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀За нами следуют склоняющиеся тени
⠀⠀Чем дальше мы продвигаемся, чем больше орудие врезается в кожу
⠀⠀Мы полны бездейственной жалости
⠀⠀Древо печали растет в нашей сокровенной глубине
⠀⠀И ничто не так трудно, как не предвещать ее смерть
⠀⠀Когда кажется, что уже нечего больше ожидать
⠀⠀Как только еще большей слабости и скорби.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Впрочем, мы еще в прохладе, во свете
⠀⠀Власть малой толики добра не потеряна
⠀⠀Еще возможно в любое время изменить жизнь
⠀⠀Глубоким вниманием и нежностью.
⠀⠀(Непрерывное изменение хода вещей
⠀⠀Во всяком случае, пока на это остается время.
⠀⠀Другие после продолжат.)
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀На краю своего изнуренья
⠀⠀Что несет он?
⠀⠀Бьется о свою тень
⠀⠀Насыщенный жалостью.
⠀⠀Гниль нападает на его слова.
⠀⠀Он больше не знает, как заградить от нее свое сердце.
⠀⠀Теперь ему негде больше встать
⠀⠀Слова – как солдаты в бегстве
⠀⠀Какой силой их построить заново?
⠀⠀Никакое волшебство больше не помогает.
⠀⠀Нескончаемые или еще далекие муки громоздятся, как горы.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Я долго отдалял от себя раны
⠀⠀Зрелищем птичьего полета
⠀⠀Был окружен воздухом и перьями
⠀⠀До сего времени моя кожа еще не тронута
⠀⠀Но они проникли в меня
⠀⠀Они кровоточат, особенно по ночам
⠀⠀Я еще вижу птиц
⠀⠀Но истекаю кровью, пока они летят
⠀⠀Когда же их только слышу,
⠀⠀Не видя, в разгар дня
⠀⠀Ощущаю себя чуть пощаженным.
⠀⠀
⠀⠀
⠀⠀ИЮНЬ
⠀⠀
⠀⠀Долгие, более теплые вечера, луна – розовая или оранжевая, и мир – голубой, замерший, полный нежности.
⠀⠀Полный ужаса.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Поистине полный нежности и словно какой-то доброты. Эти ночи при полной луне, скорее желтой, чем розовой или оранжевой, когда деревья кажутся вздыхающими от иного слабого ветерка, словно бальзам; они размягчают сердце теплотой и покоем. Медленное, неуловимое восхождение этого шара пшеничного цвета; дыхание листьев; кузнечики и совы, соловьи – вот единственные длящиеся шумы. Погрузимся в эту млечную воду, хотя бы на миг, пока нас не осекли. Поспим или побеседуем в этой воздушной колыбели.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Теперь небо нагружается снова; оно тяжелеет. Этого достаточно, чтобы опустились руки. Мы изнурены тем, что нас поражают пусть хотя бы угрозы или образы, пусть издалека. И, тем не менее, слышим ясный голос ребенка, прикасаемся к его ничем еще не тронутой, свежей коже. Становясь старше, дети испытывают печальное удивление перед всем, что есть мрак или боль. Как трепещешь за их грядущие дни…
⠀⠀Тебе кажется, что стоишь на месте, но ты медленно сползаешь вниз. Вытянуть из этого падения подъем.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Дикие злаки в лугах уже сухи. Как перья: легкие, почти белые, соломенного цвета, на почти невидимых стеблях чуть повыше остальной, более густой травы, всегда оживленно, хоть и бесшумно, волнуемые. Плюмажи, легкие султаны. Поля, тянущиеся до низких изгородей, или трепещущие, или недвижно-густые.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Вода мыслей: слова, чтобы омыть душу.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Аффективная нагрузка слов: она, вероятно, тем больше, чем более скрыта. Как Шагал сказал мне о Моцарте: чем его музыка прозрачнее, тем ощутимее в ней смерть. Не уверен, что это доподлинно так, но в самой этой мысли есть некая правда и некая красота. Правило противоречия: чем больше литература желает для себя чистого вдохновения, тем больше становится дословной записью (сюрреализм). Это вовсе не означает, что она должна быть ближе к дословной записи, чтобы казаться вдохновенной.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Чтобы удерживать вещи на справедливо положенном им месте, и чтобы смерть не посягала всуе на жизнь. Необходимость, польза от пограничных знаков (перечитывая, с неисчерпаемым восхищением, Анри Мишо).
⠀⠀Пусть эти границы будут похожи на древние каменные изгороди, сохранившиеся в наших полях и лесах: старые, человечные, несущие не столько идею преграды, запрета, сколько некой справедливости и упорядоченности без педантизма, плодотворной. Загадочные преграды13. Плодоносная мера.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀И в этом году, когда венок белых роз
⠀⠀Напомнил мне растрепанные и поредевшие волосы
⠀⠀На лбу старика, который страдает и смиряется с печальным мужеством
⠀⠀И еще старого короля в грозу
⠀⠀Людей, столь почтенных по их годам и их скромному знанью
⠀⠀Рядом с теми, чья молодость выглядит глупой и шумливой…
⠀⠀Иметь бы нам, вместо излишка тщетной науки и грез
⠀⠀Толику этих мудрости и мужества.
⠀⠀Мы теряем их, но они всё еще тянутся за нами.
⠀⠀Свет сохраняется дольше, чем горит лампа
⠀⠀Чтобы не прерывалась цепь светлостей.
⠀⠀Теперь, когда я видел смерть, она меньше чарует меня, чем когда была неведома.
⠀⠀Я хочу отвернуться от нее, как от вещи неполной и, возможно, лишенной смысла.
⠀⠀Кажется, сегодня свет вырос
⠀⠀Словно растение.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Я теперь хочу одного: гнать от себя
⠀⠀всё, что нас отделяет от светлого
⠀⠀оставляя место лишь
⠀⠀для вызревающего плода сердца
⠀⠀слушаю стариков
⠀⠀живущих в согласии с днем
⠀⠀у их стоп поучаясь терпенью.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Карьеры, каверны, скважины в почве, обвалившиеся глыбы, песок. Поля пшеницы, полные до избытка, вторгающиеся на склоны, подобно приливу.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Доброта делает сквозным, проветривает. Жестокость замыкает. Связь между эротизмом и театром: красное, черное и золото. Зáмки де Сада14.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Девочка говорит, что ночами думает о печальном: о смерти ее родителей. Они – как быстролетные птицы в ее небе; их тень на ее глазах, на ее источнике.
⠀⠀
⠀⠀
⠀⠀ИЮЛЬ
⠀⠀
⠀⠀Лаванда, смешанная с высокими злаками, почти белыми от сухости, или цветущими белыми зонтиками. Взгляд задерживается на ней. Плюмажи или молочные чаши посреди дремотного покачивания в водах вечера?
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Безмятежные и чистые вечера; и бывает, что над брызжущей веером или зонтиком водой орошения видишь, как небо на востоке становится словно серебряная фольга: одного вещества с водой. Когда ее покидают цвета.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Прислушавшись сегодня к шуму дней
⠀⠀что я услышу
⠀⠀кроме того, как они падают
⠀⠀в неведомую глубину?
⠀⠀Мы состоим из проблесков, у нас нет другого существованья
⠀⠀кроме сплетенья воды и проблесков.
⠀⠀
⠀⠀Жизнь, помалу изменяемая в образы, сведенная в образы
⠀⠀цедящиеся в нас.
⠀⠀Поэт передает самые чистые.
⠀⠀Наше тело образов, памяти.
⠀⠀Весь этот труд, подчас муки, боли, ради лишь мыльного пузыря образов. Собранных в нас, как зерна внутри плода.
⠀⠀Раны, не оставляющие в воздухе ни малейшего шрама.
⠀⠀Земля, что от создания мира вбирает в себя гниенье.
⠀⠀Осаждаются в нас, оседают на дне у нас образы, лежащие, словно охапки цветов. Падают на дно.
⠀⠀Что может быть пустяшнее жизни, с ее грузом образов, – и, однако, предчувствуется другой порядок меры.
⠀⠀Столько труда ради воздушного узла! Что развязывается так быстро, так свободно!
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Это не совсем точно. «Воздушный узел» сказано наскоро. Взгляд издали, может быть. Но как, чтобы одновременно и вблизи? Самое удивительное, может быть, вот что: реальность есть лишь непосредственный миг; прошлое и будущее, располагающиеся по обе стороны от этой точки, есть не что иное, как совокупности образов. Как бы ни чувствительна была боль, она всего лишь боль в текущий момент; боль вчерашняя теперь существует только как образ.
⠀⠀Мы движемся вперед, как нить в ткани. Иголка делает стежки только мгновениями – одно за другим. Мы оставляем за собой какой-то набросок, вроде кильватера, в прошлом, как в прошитой ткани.
⠀⠀Некоторым образом, мы реальны лишь во встрече с настоящим: там, где нос корабля рассекает воду. Впереди еще ничего нет, позади – лишь быстро исчезающий след на воде.
⠀⠀Впрочем, есть память, которая влияет на настоящее, как влияет на него и боязнь будущего: и та, и другая могут как подгонять, так и сдерживать, в зависимости от случая. Производя сцепление, обеспечивая относительную непрерывность.
⠀⠀Мера боли; меры неба. Есть ли у них какая-то общая мера? Самая мучительная агония, в масштабах вселенной меньше, чем разрыв лепестка, бесконечно меньше; но нашему взгляду так не кажется. Отсюда мысль о двух порядках. И о том, что если боль может быть глубока, как вселенная, то столь же глубокой могла бы быть и радость; или, скорее, что она не должна и не может быть сравнима с мерами вселенной, но оставаться им чуждой – избегать их, иметь место где-то помимо пространства. Мы, возможно, страдаем только в той мере, в которой находимся в конфликте со временем и пространством, терзаемые нашими границами.
⠀⠀В таком случае, целый мир, мир видимый, уже будет не что иное, как образ, в котором нас на самом деле нет.
⠀⠀
⠀⠀
⠀⠀АВГУСТ
⠀⠀
⠀⠀Час, когда селение издалека становится кристально ясным.
⠀⠀А по временам и небо.
⠀⠀Пейзаж, видимый с развилки дерева.
⠀⠀Высота, простор неба, его соотношение с горизонтом, с землей.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Желтый фейерверк укропа, выросшего среди пшеницы.
⠀⠀Жара – питающая, палящая, изнуряющая.
⠀⠀Иногда мир кажется совершенно погибшим; нестерпимо выносить всю эту его жизнь тому, кто понимает его жестокость, его подлость. Дети, с их столь ясным взглядом, с их веселым сердцем, – и ничем не защищенные.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Всё, что я пишу, и, без сомнения, особенно самое светлое, самое умиротворенное, – только для того, чтобы отвести неизвестное, отогнать страх, который подступает всё ближе; а иными ночами он захватывает полностью. Нет места, где не застигнет нас вспышка того губительного света, которым, как считают, распахнется будущее.
⠀⠀Где Существо, что придаст нам силу? Кто подарил бы нам минутную передышку, если мы постоянно удручены? Что такое Воскресение? История некоего сновидения?
⠀⠀Существо это дальше, чем край неба, неведомей, чем неведомое. У ребенка более чем достаточно времени кричать от боли, пока оно вмешается15.
⠀⠀Как строить?
⠀⠀Я иногда понимаю этих несчастных молодых людей, лежащих, растянувшись, на камнях городов, которых лишь изредка, лишь смутно, пробуждает разве что похоть: зачем стоять на ногах, зачем рожать детей, зачем что-то делать в таком мире? Несомненно, их праздность лишь слишком хорошо приспосабливается к этой заброшенности.
⠀⠀С другой стороны, их охватывает спешка. Едва созрев, девушки обнажают свои ноги и, напитанные заманчивыми образами, ищут того, кто вырвет их, посредством чаемого удовольствия, из однообразного колыхания скуки. Это видишь даже на улицах деревень. Каждая из них имеет – как каждый охотник свою собаку, каждый шут своего короля – свой маленький приемник, с которым не расстается, свою маленькую волшебную шкатулку, откуда без умолку льются зазывания современных колдуний из «Монопри»16 и приворотные зелья, настоянные на содержимом мусорного бака. Они гуляют, покачиваясь, дымя сигаретами, чуть пьяные от этого затхлого запаха свалки, столь маня подчас яркими цветами своих платьев, своими затейливыми прическами, столь напоминая животных своими длинными загорелыми голенями, такие глупые – или такие потерянные – особенно тогда, когда представляют себя адмиральскими галерами, проплывающими на рейдах «великолепных городов»17.
⠀⠀Они спешат; они наскоро раскрашивают себе лицо, как дикари перед боем, они прищуривают глаза, они хотят наиграться, пока не стары, пока всё не превратилось в зловонные останки… Но что бы они ни делали, ох, знали бы они, как скоро померкнут их краски, как скоро их румяна, их оперенья вымокнут в слезах! Они скачут, истомившись от узды, среди треска моторов, среди грохота бетономешалок, мимо домов, которые скоро обрушатся. Какими скорбями придется расплачиваться за эту скачку! Но кто осудит их, видя мир, в котором они живут! Подобный муравейнику, в который воткнули огромную палку, чтобы разворошить его и посмотреть, что получится. Палку Хиросимы. Дубину знания.
⠀⠀Они скачут, веря, что бросаются в атаку, тогда как они всего лишь бегут. Не требуйте от них никакого усилия: их мозг не принимает пищи, кроме пережеванной; надо, чтобы она вливалась в ухо, как жидкий бальзам, и текла непрерывно. Малейшая пауза – уже усилие, уже риск. Они услаждают себя безвкусной патокой, даже сахар покажется им слишком резким на вкус. Если же выйдут из своего оцепенения, им понадобятся толчки, сотрясения: они были личинками, куколками насекомых, и вот они – куклы людей. Их трясут, их бьют. Может быть, они забрызжут слюной от ярости? Нет, они только ниже опускаются под молотом звуков. Нимфы Касталии, дриады… Теперь это всего лишь раздавленные насекомые. Ослепленные новым, адским солнцем; оглушенные его дубиной.
⠀
⠀⠀⠀
⠀⠀ОКТЯБРЬ
⠀⠀
⠀⠀Снимаю вечером виноградные гроздья – и внезапно – этот шар, эта пшеница луны; а я стою с гроздью в руке.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Идеальная книга – не сборник стихов: она включила бы лишь их самые чистые моменты, как праздники словесного года (эпизоды идиллии в «Дон Кихоте»?). На деле же эта книга составится из множества книг разных авторов, каждый из которых, будучи в состоянии воплотить лишь ее отдельные аспекты, напишет для нее всего несколько страниц.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀«Волокна» Лейриса18: вот человек, честно сознающийся, что разрывается между красотой и правдой. Не оттого ли, что он имеет ложное представление о красоте? Как добрый ученик Бретона, сохранивший некоторые из его крайностей, он помещает поэзию в область off limits, то есть, в некотором смысле вне закона. Но точно ли это ее место?
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀«Федон» (перевод Робена): «Неточность в языке – не только вина по отношению к самому языку, но причиняет зло и душам» (115е)19.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Небо бледно-серного цвета, грозы, наводящие страх, необычные для этой поры года; как будто причиной их – что-то инфернальное.
⠀⠀
⠀⠀
⠀⠀НОЯБРЬ
⠀⠀
⠀⠀«Федон». Как если бы вся необходимость вела к тому, чтобы некий пункт20 вечно вызывал сомнения, не поддавался любым приемам мысли, оставаясь в поэтической неопределенности: бегущий свет.
⠀⠀Когда перечитываешь «Федона», совсем не убеждает ни само рассуждение, напоминающее удачный фокус иллюзиониста, ни миф, который может показаться детским; пленяет сам пример Сократа, остающийся одним из самых высоких (таким мы его встречаем здесь, на пороге смерти, в ночь «Пира», или в другие моменты его жизни, где он всегда – образ улыбающегося триумфа мысли). Вот что пленяет (как пример одного из тех «единственных свидетелей», которым будет позднее верить Паскаль); кроме того, волнует тема очищения души, которая признается бессмертной лишь в той мере, в какой обращена к чистому, а божественной – в какой склонна к божественному. Здесь и изначальное устремление к высокому; но также и начаток христианского осуждения тела. Вечность, уготованная философам?
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Первый снег; то, как хлопья тают, касаясь земли, крыш; исчезают. Думаю о поцелуе, как он касается тела, кожи. Еще о том, что изменяется, а кажется исчезающим. Как смерть птиц, бабочек. Как бы рассеяние.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀В дружбе с лесами. Почему кажется, что камни, мягкие мхи, плющ, частицы трухлявой древесины, грибы, – всё, что образует почву подлеска, – имеют к нам столько доброты? Как будто нас носят на ладони, поддерживают, привечают. Сразу и постель, и стол21?
⠀⠀Вода, текущая по выступам камня; как если бы он раскрывался.
⠀⠀Под деревьями, под сквозной завесой дубов: и нечто большее. Как бы нелепо это ни звучало, слово «amitié»22 просто приятно моему рту. Под их благословением. Между нашим сердцем и слишком тяжкой бесконечностью – их легкое, их трепетное посредство, их тишина. Их кудрявый, волнующийся от малейшего ветра, кров. Лист: между черепицей и птицей. Под этими тысячами крылатых или развевающихся черепиц; под этим фильтром для света, для бесконечного. Под этими веерами, от которых зима оставляет только рукоятку из морщинистого дерева.
⠀⠀Уступив склонности ума к поиску аналогий, мы можем позволить себе перейти к другому роду удовольствия или красоты: следует еще раз повторить затем, что не было это ни черепицей, ни веером. А было землей, лесом, травой, небом; прогулкой, минутной передышкой, еще одним глотком невинности. Это было еще и тем, что кажется вечным, ибо возобновляет всегда одно и то же, но без одноообразия. Это было Временем, когда оно улыбается, как патриарх или как мать. Незапамятно древним. Тем, что противостоит блуждающему уму. Открытым домом. Лес – это дом с открытыми окнами и дверьми. Свет здесь движется, как на улицах. Проходит, входит и выходит. Свет, или разоблаченная мечта, за которой мы уже не погонимся.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀И вдруг видишь пожелтевшие деревья под безостановочно движущимися тучами. И не знаешь, как еще описать этот желтый, который не есть ни цвет лимона, ни цвет зрелых хлебов, ни цвет солнца. В нем что-то бледное, холодное. Цвет каких-то оперений (а весь пейзаж – как большая клетка с канарейками?).
⠀⠀(Смотришь на лист вблизи: убеждаешься, что этот желтый – разбавленность, обесцвеченность зеленого, еще сохраняющегося там, где лист соединен с черешком. Зеленый отступает, утекает, как вода, и желтое дно занимает пространство листа.)
⠀⠀Вода в топких бороздах блестит, напоминая кусочки железа.
⠀⠀В иных местах эта листва – настоящие костры. Идея изменения присутствует очень явно; полученного удара, раны и ответа на этот удар. Цветá заката (это не раз уже сказано, но очень верно). Ответ Времени? Все леса как заходящее солнце: будто садится солнце года.
⠀⠀
⠀⠀А еще: последние завесы, последние уборы. Перед тем, как мы увидим остов. Земля – счищенная скорлупа. Позвольте нам остаться с этим дождем, под стропилами неба. Позвольте нам остаться обнаженными, но более постоянными.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀И опять северный ветер, высушивающий, очищающий. Небо вновь почти совсем прозрачно. Внезапно оголившиеся каштаны. Черные вороны, поднимаемые порывами ветра, как листья: точно игра. Дерево имеет такой вид, будто выходит из своего лиственного платья. Но из него проступает не нагое тело, а костяк угольного цвета. Или скорее каркас; костяк может означать скелет, а здесь нет ничего мертвенного; каркас так же красив, как убранство, ни больше, не меньше, но какой-то другой красотой. (Подумаешь скорее о еще не прогоревшем дереве, особенно в затухающем костре.) Оно зреет, когда завесы подняты. В облетевших деревьях трогателен их порыв, и то, как они раскрываются высоте, переход без разрывов от грубого ствола к тонким крайним ветвям: Единое, грациозно распускающееся во Множественное.
⠀⠀И вдруг мои руки освещаются розовым. Солнце встало, не объявляя о себе – нет ни облака – почти поспешно: далекая печь, ад, на расстоянии становящийся благословением. В это утро оно видится мне как сердце, отсвечивающее какой-то невидимой фигурой, которое восходит на востоке: не скульптура ли там? – кто-то с содранной кожей? – человека, несущего свое сердце в поднятой руке? Доброта на полях, – везде, кроме них, разорение.
⠀⠀А еще восхищает в дереве, что оно одновременно изящно и узловато. Оно, несомненно, больше учит меня спокойствию, терпению, чем любая морализующая картина. И оно – не вещь, а некий потаенный труд. Чудо этих миллиардов движений, одновременных и последовательных превращений. Я выясняю ощупью, каково может быть отношение между ними и нами. Первый образ, спонтанно приходящий мне в голову, это образ вороны, поднимаемой порывами ветра, которая одновременно будто и игрушка в их власти, и ускользает от них, господствует над ними, предшествует им. Мы тоже предшествуем подобным образом? Умом – в этом мире и впереди мира. Не только впереди, но одновременно отчасти и вне, отчасти мы свободны и мы дальше; впередиидущие, часто изможденные. Самым беззащитным осколкам какого-то вечного крестового похода, на пути, через какие ужасы, до какой точки Бесконечного нам еще идти? Что за Восток предстанет нашим глазам? Можем ли мы на мгновенье перенестись столь далеко в уме и смутно представить это движение миров, воспроизводящее, может быть, движение каждой из наших душ, зачарованной недостижимым покоем? Лишь изумление. Я давно забыл меру миров. Но, правду сказать, иногда мне случается думать, – и если так, то мое сравнение следует изменить, – что мы могли бы не только опережать события, но каким-то путем убегать от того, чтó их отмеривает. Это был бы мир числа и еще какой-то другой мир, который не являлся бы относительно его ни внутренним, ни внешним. Опрокидывающий всякий образ, всякую мысль. Мы сбегали бы через сами наши раны. Через воду наших слез. Разрыв измеримого постоянства, как разрыв в материальной ткани.
⠀⠀На мой взгляд, не исключено, что внутренняя скорбь есть разрыв материальной ткани.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Местечко под названием Пруд вновь стало прудом. Удивительно видеть в этой сухой местности, как подчас на поле волнуется вода и даже, у самых камышей противоположного «берега», полоску пены, почти неуловимую.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Конфликт между рифмой и «правдой». Я подчас хотел бы рифмы, чтобы закрепить связность стихотворения; когда же она меня заставляет сказать что-нибудь не то, что я должен, я ее бросаю, и этим тоже не доволен.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Как в час перед рассветом случайный гуляка, переходящий через шоссе, кажется бессильным, потерявшимся; никто ему не поможет, никто не поддержит…
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Повседневное: разжечь огонь (а он с первого раза не зажигается, так как дрова сыры, и, похоже, придется их вынуть, и это займет время), думать о домашних заданиях детей, о таком-то просроченном счете, о больном, которого нужно навестить, и т.д. Как ввести поэзию во всё это? Или она лишь украшение – или должна быть присущей изнутри каждому из этих дел и поступков: именно так понимала религию Симона Вейль, так понимает поэзию Мишель Деги23, так мне самому хочется теперь ее понимать. Остается опасность искусственного, опасность «прилаженной», принужденной сакрализации. Может быть, стоило бы удовлетвориться более скромным, средним положением: когда поэзия лишь временами освещает жизнь словно снегопад; и того уже много, если ты сохраняешь своему зрению способность увидеть это, когда оно приходит. А может быть, даже согласиться оставить за поэзией место чего-то исключительного, которое и отвечает ее природе. Между тем и другим, делать то, что можешь, хорошо или плохо. Иначе – риск выглядеть по-сектантски серьезным, искушение надеть вретище поэта, замкнуться в «молитвословии» (что так досадно бывает порой у Рильке). Во всяком случае, что до меня, то я должен меньше стесняться слабости.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Полвосьмого утра. Недвижность воздуха. Вся земля синяя, вся земля – сон. Редкие, еще серые облака, розовеют, пока я пишу это слово: облака. И вот эта легкая краснота, это воспламенение на гребнях гор.
⠀⠀
⠀⠀
⠀⠀ДЕКАБРЬ
⠀⠀
⠀⠀Удивительно: эти глубокие, чистые исходы зимних ночей, когда несколько звезд над желтеющим горизонтом кажутся сияющими, как ни в одну другую пору года, немедленно приводят мне на мысль ясли, царей-волхвов, библейский Восток. В «Пейзажах с отсутствующими фигурами»24 меня уже подводили к этим образам зимние сумерки. Вчера или позавчера это случилось снова, как будто эти образы таились во мне глубже, чем я мог подумать, причем именно в этой форме образов, так как я никогда не был в Израиле. Старая детская грёза о нежной, бархатистой, глубокой ночи, освещаемой серебряными или золотыми звездами. Узкий серп месяца в небе довершает сравнение, доводя его до предельной остроты; но в воображаемом воспоминании является, возможно, скорее Аравия, чем Иудея (слово «Аравия», его властность у Шекспира, у Гонгоры). Думаю о том очаровании, которое наводило на меня, ребенка, иллюстрированное издание сказок «Тысячи и одной ночи», очаровании, которое обнаруживалось и позднее, и было уже иным, но отнюдь не менее глубоким. И не менее странно, что ничто связанное с Западом или с Африкой никогда не оказывало на меня такого воздействия. Напротив, кажется, будто очарование растет по мере того, как я удаляюсь на восток: Вена, Прага, Богемия, Польша, Москва, Тибет, Китай (или, двигаясь иным путем, Иудея, потом Персия). Почему? Одна из причин этого предпочтения, вероятно, в присутствии здесь и отсутствии там некой рафинированной формы культуры. Другая – чувство, что наше начало – на Востоке. Ту мечтательная власть, которую имели надо мной иллюстрации к «Мишелю Строгову»25 в чудесном издании Гетцеля, я не знаю, с чем сравнить, чтобы показать, сколь была она сильна.
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀И в глубине, за этой гладью с тростниками, внезапно, – Ванту, висящая в воздухе, будто носимая зыбким костром, розовым костром деревьев. Хоть одну каплю этого света – для человеческого ада!
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀В сумасшедшем доме. У самых молодых взгляд, мне показалось, более блуждающий, более скорбный; чувство неподвижности и шаткости одновременно, неподвижности, «чтобы не заблудиться».
⠀⠀Из какого-то подобия гостевой комнаты на первом этаже, через застекленные, еле задернутые цветастыми занавесками двери видишь одних сумасшедших, совсем неподвижных, и других, которые, напротив, быстрее необходимого ходят туда и сюда, – мир, где или «слишком много», или «слишком мало».
⠀⠀Достаточно ничтожного пустяка, чтобы перекинутые нами хилые мостки закачались и упали. И чтобы ты еще столкнулся в каком-то подобном месте с бедой, беспомощностью, униженностью. Возвращаешься отсюда к книгам, раскрываешь журнал, видишь ученых, со знанием дела рассуждающих о смерти, или о языке…
⠀⠀
⠀⠀*
⠀⠀
⠀⠀Прогулка в К. Еще встречаются на свете люди, примиренные со своим уделом. Пара, познакомившаяся в Париже в одном ночном кабаре, он аккордеонист, она гардеробщица; а сегодня они едят на ужин… лису в этой деревушке из трех домов в глубине затерянного ущелья.
⠀⠀
Перевод Петра Епифанова